r5gor | Отказники (Reply)

Вчера утром сижу, разговариваю с издателем по поводу выхода в свет своей книги, совсем юной девушкой, владелицей собственной издательской фирмы в Москве. Говорим о моих статьях и работах. Она сообщает, что читает почти все мои последние выпуски на нескольких сайтах. И вдруг спрашивает: "Рав Рувен, а что вы имели в виду, когда назвали Хафец-Хаима отказником?" (См. статью на Толдот.ру")

Я сначала не понял. А потом выяснилось, что она незнакома с самим термином. Говорю: "Это такие люди, которые хотели уехать из России в Израиль, а им не давали, отказывали в выезде; отсюда термин отказник".

"О'кей", говорит. – Хотя вижу, что новому человеку понять трудно: почему не давали выехать, зачем отказывали?

И это хорошо. Не надо помнить все то плохое, что осталось позади. По крайней мере, не надо носиться с этим как с мировым откровением. Понятно, что есть вещи, забвение которых грозит людям повторением (ндБ) былых трагедий – таких, как Шоа, это для всего мира, а для нас, евреев, еще и разрушение Иерусалимского храма. Вот мы и помним. Но не живем этим ежемоментно[1], будучи погруженными в нормальное течение жизни.

Через несчастья надо уметь перешагивать. Не давать им завладеть нами и нашей памятью. Надо продолжать жить и бытовать.

Так я и рассуждал. Более того, примерно так и считал – по поводу той страны, в которой мы некогда жили

Для иллюстрации короткий рассказ: к нам, московским отказникам (кто такие, повторять не буду), приезжали раввины из-за границы. В нашей группе шел постоянный урок-семинар по очередному трактату Талмуда. Каждую неделю приезжал – в рамках гостя "Интуриста" – очередной раввин, главным образом из Англии. (С Израилем тогда никаких отношений у России не было, поэтому люди с израильскими паспортами приехать к нам не могли.)

Они одевались в соответствующую форму (на голове ушанка, вместо плаща – какой-нибудь немыслимый "куртяк", на ногах пластмассовые сапоги, последний крик зимней моды[2]). Каждый рав продолжал урок с того места, на котором остановился его предшественник. Один урок в неделю. Незабвенное время!

А останавливались они в гостинице "Космос". Поэтому часто делалось так. В пятницу, ближе к вечеру, они (обычно парой) приезжали на такси к нам домой (я, жена и двое детей - Изик и Ида), это на Халтуринской (Черкизово, если кто не знает). Там проводили первую сиюду субботы, а потом они шли пешком до "Космоса", минут 40-50, если шагать не самым медленным шагом. А я провожал их до гостиницы и затем возвращался обратно.

Помню, однажды мы шли мимо фабрики "Красный богатырь", это уже на границе с парком Сокольники. Фабрика как фабрика, вернее – огромный завод.

Поздний вечер, почти ночь, а завод полон огней, что-то в нем полыхает адским пламенем, прессы куют, отбойные молотки жахают, залпы пара и дыма, одним словом – обычное советское светопреставление.

Меня мой гость спрашивает (если не ошибаюсь, рав Сильвер, тогдашний раввин Манчестера): "Что это за шоу?" – "Не шоу, отвечаю, а завод". – "А что на нем производят?" – "Резиновую обувь, говорю, боты, сапоги и прочие шлепанцы". – "О! – говорит мой собеседник и попутчик. – Значит, хотя бы этого добра в стране хватает на всех. С резиновой обувью у вас все в порядке". – "Это еще почему?" – удивляюсь я. – "Как почему? Коли они работают даже по ночам, значит что-то делается, верно?" – "Совсем не верно, говорю. Они работают, а обуви нет. Совсем нет, нигде". – Тут он удивляется: "А что же они тогда делают? И куда это девается?"

"Ну как же…" – собрался я ему объяснить. И вдруг понял, что не могу. Знаю, почему обуви нет, но не знаю, как объяснить.

Такая у нас была страна.

И вот, как сейчас помню, я тогда еще подумал: ой, как хорошо бы уехать отсюда подальше – так, чтобы и самому позабыть, как может такое быть, что огромная фабрика работает и день и ночь, а ее продукции нигде нет.

Не знаю, забыл ли я все это до такой степени. Но вот, появилось новое поколение, которое не знает, что такое "отказники". И это хорошо. Хоть нет-нет, а приходит в голову мысль: собрать, что ли, всех своих детей, и рассказать, что мы пережили – пусть не помнят, но хотя бы узнают устно.

Вот, наши родители не рассказывали нам про войну.

А наши дедушки и бабушки не рассказывали нам про свое еврейство.

Случайно дошли до меня архивные фотографии предыдущих поколений моей семьи – из Канады, через случайных людей. По подписям на обороте, сделанным еврейскими буквами, я узнал, как их всех на самом деле звали. Моя бабушка, например, была Ханэ-Ривкэ, а не просто бабушка Ривка[3].

Но это только по ветви бабушки. А вот таких же сведений о дедушке уже нет. Остались лишь ординарные имена – да еще в русской транскрипции. Иди, гадай, какое имя скрывается под заурядным – Исай[4].

Теперь побежал бы, расспросил. Да не у кого.

Не потеря памяти, а выпадение из истории. Иногда мне кажется, что мы все своего рода отказники.

(Извините за сумбур в тексте. Так уж получилось.)

[1] Впрочем, о Храме как раз надо помнить постоянно. Это как серьезный больной, которому изъяли (не о нас будь сказано) сердце и подключили его тело к аппарату, с которым он, этот больной, теперь ездит на коляске по всем коридорам госпиталя, толкая перед собой тележку с булькающим раствором. Он уже давно привык к своей тележке. Она ему не в тягость. А про сердце, свое живое и бьющееся сердце, горячее и отзывчивое на все, он давно забыл. И это не просто трагедия памяти. Как ему теперь вернуться к прежнему состоянию? Согласитесь, перед нами уже трагедия человеческой личности.

[2] Кстати, потом все это оставалось нам. Мне досталась куртка после Главного раввина Англии. Он-то в ней походил по Москве в течение трех дней, а я донашивал четыре года.

[3] Моя дочь, получившая имя Ривка – именно в память о моей бабушке, – тут же захотела зваться Ханой-Ривкой. Романтика имен! – Объяснили, что поезд ушел.

[4] Вот я и есть, например, Исаевич.